Как Томас Манн обрушился на немцев

Почему Томас Манн не дает нам покоя

На книжных полках в Европе, России, Америке между Сэлинджером и Прустом — тома с сухим именем «Томас Манн». Кто их берет в руки, рискует остаться внутри на годы. Потому что это не просто романы — это лабиринт. Со скрытыми дверями, зеркальными залами, башенками. Сперва кажется — ироничный буржуазный хронист. Потом понимаешь: нет, здесь и Шопенгауэр, и парапсихология, и миф, и психоанализ, и оккультизм, и музыка. Один из немногих, кого можно сравнить с Гете. Впрочем, Манн и сам себя с ним сравнивал.

Томас Манн родился в Любеке в 1875 году, умер в Цюрихе в 1955-м. За 80 лет он создал все — от эксперимента до классики. «Будденброки» — первый немецкий роман о буржуазии, за который писатель получил Нобелевскую премию. «Смерть в Венеции» — повесть о художнике, погибающем от желания. «Волшебная гора» — туберкулезное предчувствие войны, где пациенты курорта медленно скатываются к 1914 году. «Иосиф и его братья» — четырехтомная одиссея по Ветхому Завету, написанная с 1933 по 1943 год. В прозе Томаса Манна абсурд соседствует с пафосом, а телесные недуги — с эссеистикой против нацизма.

Он писал об обществе, которое тщится сохранить лицо, но с треском проваливается. От избытка патетики или от банального радикулита. Писал смешное и трагическое. Его эссе и выступления звучали жестко, порой даже жертвенно.

Но важна не только литература. Важна биография. И она как рентгеновский снимок века. Родился в богатой купеческой семье, женился на Кате Прингсхайм — еврейке из еще более обеспеченного рода, он всю жизнь оставался заложником и наблюдателем буржуазного класса. Он был сдержан, почти холоден. Но при этом публичный интеллектуал. Он поддерживал Первую мировую войну и писал памфлеты против западной демократии. «Размышления аполитичного» (1918) сегодня читаются как тревожный документ эпохи. Но уже с начала 1920-х Манн развернулся в другую сторону: боролся за демократию и писал антифашистские тексты. И делал это без принуждения. Просто потому, что понял, что ошибался.

В эмиграции он медлил. Но, в конце концов, стал голосом изгнания. Радиопередачи BBC с обращением «Слушай, Германия!» звучали остро и лично. Одна из малоизвестных страниц его биографии — поддержка еврейского государства. Он выступал за создание Израиля после того, как узнал о массовом уничтожении евреев в Европе. За блеском — биография с надломами. Дневники Манна разрушают образ бронзового классика. Там — зубная боль, бессонница, таблетки. Шестеро детей, скрытые страхи и постоянное чтение. И тоска по Германии, из которой его выдавили нацисты. В записях — не поза, а честность. Не всегда приятная, но убедительная.

Его жизнь — почти сериал. И он уже был сериалом: Генрих Брелоер экранизировал ее почти 25 лет назад. Там есть все: строгая жена, которая «держала весь дом», сын Клаус — писатель, наркоман, покончивший с собой. Дочь Эрика — морская биологиня. Сын Голо — знаменитый историк. Дети, которые не выдержали славы отца. Денди, актеры, художники, антифашисты. Семья, в которой рождественская сладость сочетается с холодом и дистанцией. Где каждый играет, но никто не уверен, кто он.

И все же, главное — не в жизни. Главное — в литературе. Несмотря на все мифы, у Манна удивительно живые тексты. Не стилизованные, а плотные, структурные. В «Смерти в Венеции» — экономия, точность, ритм. Внутреннее сдерживание, которое он практиковал в браке, отражается в строгой композиции его прозы. Да, его герои любят говорить витиевато. Но стоит дочитать до конца — и ты уже в снежном кошмаре Ганса Касторпа, в котором ребенка разрывают на части. Или — в окопе, с тяжелыми ногами и безысходностью в руках. Веселые попытки персонажей устроить «цивилизованную» жизнь почти всегда заканчиваются катастрофой. Все их притворство — тонкий слой над ужасом. Томас Манн затягивает. Вперед, в боковые коридоры, в зеркальные залы. Там темно, эхо и сквозняк. Выйти невозможно.

Отрезвляющий крик совести

В ноябре 1945 года Томас Манн сказал:

Это чертово дерьмо, называющееся национал-социализмом, научило меня ненависти. Впервые за всю мою жизнь — настоящей, глубокой, неугасимой, смертельной ненависти, о которой я мистическим образом готов вообразить, что она оказалась не без последствий для исхода событий. В гибель позорящего человечество режима я вкладывал всю душу, трудясь над ней с первого дня.

Это не строчка из речи политического трибуна. Это слова человека, чьи романы измеряли глубины европейской культуры, а стиль — законы языка. И вдруг — прямота, ярость, обвинения. В «Слушай, Германия!» — радиопосланиях немецкому народу — нет эстетики, зато есть страсть и ясность. Манн, изгнанный нацистами, говорил из Лос-Анджелеса для эфира BBC. Это был единственный немецкий эмигрант, которому позволили вещать без цензуры. Пять лет, десятки выпусков. Он говорил просто: «Это голос друга, немецкий голос». Но друг, которому нечего терять и некого бояться.

Ваше послушание безгранично и, признаться, ото дня ко дню все непростительней.

Это не упрек — это приговор. Манн видит, как его родина опускается в бездну. И он не жалеет эпитетов. Гитлер — «болезненно лживый», «отвратительный». А нацистская идея — «насилие и низость», «изнасилование ценностей», «попытка вырвать способность чувствовать». Манн говорит не лозунгами, а фактами. Правда, подкрепляет их довольно большой порцией эмоций. Он фиксирует — со страхом, с болью, с гневом — как мир узнает об ужасах, которые творятся в его стране. И эти страницы — страшные. В 1940 году он уже упоминает «окончательные факты» против поляков и евреев. В 1942-м сообщает: «Нацисты сознательно пытаются творить всеми своими деяниями историю, и эксперимент по отравлению газом четырехсот молодых евреев — сознательное и демонстративное историческое деяние».

Многие не верили. Даже среди союзников. А Манн не верил в их неверие. Он называл цифры, каждую с горечью: 800, 65 тыс., 700 тыс., 1,7 млн. Он рассказывал о Варшавском гетто, где «на двух десятках жалких улочек теснятся 500 тыс. евреев из Польши, Австрии, Чехословакии и Германии, — не что иное, как чумная и голодная яма, братская могила, из которой поднимается трупный смрад. За один только, прошедший, год там умерли 65 тыс. человек».

Что делает эту книгу по-настоящему страшной — это не описания концлагерей. Не ярость. А то, как Манн говорит с народом. Он не говорит «они», он говорит «вы». Он обвиняет немцев в послушании и нежелании знать, что происходит в стране. Манн редко делает различие между нацистами и немцами вообще. И хотя сначала бережно отделяет «немецкий народ» от преступников, с каждым выпуском тон становится все строже. Все меньше веры. Все меньше различий. Но он все равно продолжает говорить. Потому что верит — или хотя бы надеется — что его услышат.

В одной из речей он вспоминает, как в Нью-Йоркской публичной библиотеке в годовщину нацистских сожжений книг приспустили флаги. Это же сделали триста библиотек по всей Америке. Для Манна это было унизительно. Потому что его страна — родина книг, Гете и Шиллера — стала страной костров. И он, немец, говорил это в микрофон — всему миру. Стыд был его аргументом. И этим он отличался от трибунов. Он не клеймил, он стыдил.

Немцы, вы должны это знать. Ужас, стыд и раскаяние — вот что нужно вам прежде всего.

«Слушай, Германия!» — это не мемуары, не публицистика и не роман. Это диалог, которого не было. Потому что ответа Манн так и не услышал. Это текст о тишине. О том, как громкий голос раздается в пустоте..

Время от времени эта книга всплывает в информационном поле с появлением нового издания в Германии или выходом перевода на другой язык. Даже поклонники Манна, читая этот сборник, удивляются: «Разве он это говорил? Разве так резко? Разве так напрямую?» Да, именно так. Барочная фраза, присущая его романам, здесь уступает место короткому, рубленому слову. Не литература, а приговор. Не монумент, а рупор. Хотя Манн не всегда был краток, особенно когда говорил о геополитике. Его непримиримость иногда граничит с отчуждением. Но даже эта усталость — часть книги. Потому что усталость — естественное состояние того, кто каждый день зовет, а никто не идет.

Сегодня, когда снова звучат фанфары национализма в разных странах, снова поднимаются барьеры и снова рушатся ценности, эта книга звучит иначе. Звучит современно. Потому что «Слушай, Германия!» — это не просто обвинение. Это предостережение. Манифест в защиту человечности. И голос совести, который не должен замолкать.

Издательство: «Издательство Ивана Лимбаха»
Перевод с немецкого: Игорь Эбаноидзе
Количество страниц: 336
Год: 2024
Возрастное ограничение: 16+

Екатерина Петрова — литературная обозревательница интернет-газеты «Реальное время», автор телеграм-канала «Булочки с маком».